Письма с кордона
ПИСЬМО ПЕРВОЕ.
ДОМ НАД ЗАТОНОМ
Во время поисков черных аистов мне пришлось побывать почти во всех лесных кварталах в треугольнике Белая Березка–Суземка–Трубчевск. Постепенно круг сузился до пяти квадратных километров — своеобразного островка старого леса, прижатого Конским болотом к Неруссе на границе Суземского и Трубчевского районов. Изучению этих пяти кварталов я отдал сначала студенческие каникулы. Но место оказалось столь необычным, что после окончания института я выбрал его для жительства.
Потом на кордоне поселились два Петра: Петр I и Петр II, собачка Юник и корова Марта. Петр I — это мой отец, Петр Никитич, лесник. Первым он называется потому, что ему на кордоне принадлежит абсолютная власть. Петр II — деревянное чучело в форме лесника. Наш сторож. Он стоит у затона на причале. По сезону Петр I надевает ему фуражку или облезлую меховую шапку с кокардой. Петр II тоже наделен немалой властью: за кокарду его боятся все браконьеры и минуют кордон стороной. А как-то раз, когда нас не было дома, один подвыпивший чухраевец до хрипа разговаривал с Петром II с противоположной стороны затона, требовал перевоз.
…Чтобы рассказать все о кордоне, не хватит даже целой газеты. Но будет достаточно описать то, что можно увидеть лишь из окна моей комнаты, чтобы убедиться: кордон — лучшее жилище в мире. Окно выходит на юг, к старой вербе и к широкому логу с ручьем в нем. Далее высится сосновый бор.
Весной вода затапливает лог, подходит к дому. Наступают суматошные дни и ночи. В эту пору если и проспишь рассвет, то все равно разбудят отраженные бегущей водой лучи поднимающегося солнца. Они играют на строганных досках потолка, заполняя янтарным светом всю комнату. За окном плещутся дикие утки, по раскисшим грядкам кивающей походкой разгуливает белый аист, а на вербу, тесня постоянных здесь скворцов и прочую птичью мелочь, иногда важно взгромождается цапля. Всю ночь буквально орут утки. Тогда я встаю. Полная луна висит над разливом. Лунная дорожка подходит к самому окну. Начинаю ругаться в форточку, и утки на всякий случай уплывают за вербу. Становится слышно, как за стеной журчит вода…
В начале лета на закатах от ручья по логу ползет туман. Сосновый бор на той стороне — словно на берегу молочного озера. Над «молоком» торчат верхушки ивняка, из «глубины» доносится кирканье коростелей. В июле в логу появляются стога. В солнечный день, когда солнце висит напротив, над логом хорошо виден воздух, даже отдельные потоки в нем.
В самые морозные ночи к дому подходит лисица. Следы ее тянутся из бора по логу к самому окну. Что ее привлекает? Свет? Приглушенные человеческие голоса? Тепло очага? А может быть, просто куры? Так нет, к сараю она не подходит. В лунные ночи я сижу без света, жду. Всю ночь ждать невозможно: в январе она тянется пятнадцать часов. Когда жду с вечера — лисица приходит под утро. Надумаю ждать под утро, встану рано — на сияющем под луной снегу уже отпечатана ровная цепочка свежих следов. Становится не по себе, когда вижу их. Представляете: спит человек, а в трех шагах от него за бревенчатой стеной стоит и смотрит в окно лисица…
Вот уже четвертый год я знакомлюсь с соседями по кордону и не могу перезнакомиться. Вчера перевернул во дворе колоду, а из-под нее в траву метнулась ласка. Сегодня пишу эти строки, а у окна, под кустами сирени, шныряют болотные курочки-камышницы. Раньше я их здесь не видел. Завтра тоже обязательно замечу кого-нибудь.
Не скучно жить здесь без электричества, телевизора и дорог.
ПИСЬМО ВТОРОЕ.
ГЛУШЬ ДА ТОПЬ…
Еще ни разу не удалось пройти мне от Неруссы до Конского болота через дубравы, лежащие к северу от кордона. Перебредешь через одно озеро, выберешься на сухой гребень и снова увидишь водную гладь. Переберешься и здесь по рухнувшим деревьям, а вода опять загораживает путь. Пойдешь вдоль топкого берега искать обход и вдруг — свежие следы человека. Да это же мои! Закрутишься, запутаешься — и думаешь уже не о том, как эти дебри пересечь, а хоть как бы назад выйти. Пучится, пузырится грязь, торчат из неё бородатые от тины сучья. Самый сильный ветер вязнет в вершинах дубов, и водная гладь всегда спокойна. В этом вечно мрачном мире сомкнутых крон засияет неожиданно посреди озера белая лилия, и на душе посветлеет. Начинаешь замечать следы жизни: сдвоенные отпечатки лап выдры, поволоки бобров, кабаньи лежбища, крестики куликов.
А потом на берегу широкого плеса Неруссы слушаешь тихое журчание подземных родников и думаешь, что это, наверно, самые глухие леса на Брянщине. Непреодолимые воды спасают лес от нашествия людей, а лес спасает воды от быстрого стока и высыхания.
Затаишься у реки — и увидишь перелетающих с берега на берег куликов-перевозчиков. Совсем рядом сядет на ветку голубой зимородок-рыболов. Замрет, сорвется вниз, разобьет солнце в тихой воде на тысячи бликов и с ликующим писком вернется на ветку с крошечным щуренком в клюве. На песчаной отмели хищница-норка может устроить переполох у кладки зуйков, и тогда птицы со всей округи собираются ее бить…
С юго-востока по-над Неруссой к кордону ведет единственная дорога. До ближайшей железнодорожной станции Новенькое по ней пятнадцать километров. Правда, «дорога» — это не совсем точно. Нынешним летом ездить на «материк» приходилось только верхом… Лучше же всего в Новенькое ходить пешком, через Конское болото. Выхожу перед рассветом. Это время встреч с ночными животными, спешащими на днёвку, пора пробуждения дневной живности. Иду не торопясь, слушаю нарождающееся утро. Вот выворотень, похожий на сидящего человека. Пристраиваюсь на колоде рядышком. Увидел бы кто со стороны — сидят двое. Огромные перья папоротника-страусника, тяжелея от росы, медленно опускаются. Я дожидаюсь, когда посветлеет и вернется с охоты в дупло сосны крошечная совка — воробьиный сычик. И иду дальше.
Сосновый бор переходит в дубраву, дубрава — в ольшаник. Ручей, протекающий здесь, запрудили бобры. Запруда кишит животными, но подойти незаметно трудно. Канюки сделали гнездо на самом высоком дереве. Они первыми замечают человека и подают сигнал опасности. После их зычного «кий-я» можно не таиться: запруда все равно будет пуста. Но когда канюки охотятся на Ямновских сенокосах, удается подойти незамеченным. Самих бобров увидишь редко — острый слух. Но почти всегда на поваленной в воду ольхе сидят чирки, тут же охотится цапля, бегают по лопухам кувшинок болотные курочки. Под ольховыми кустами я находил недоеденных выдрой щук.
На краю плотины останавливаюсь и вежливо приподнимаю головной убор — приветствую свою старую знакомую, Матильду. Матильда — гадюка совершенно черного цвета, с едва различимыми зловещими зигзагами на спине. Если позволяет время, я присаживаюсь отдохнуть и поговорить с «символом мудрости» о жизни. Но змея, как и подобает мудрому созданию, лишь слушает. В первые времена нашего знакомства мы друг друга побаивались: она уползала и заросли чистотела, а я обходил их стороной. Сейчас Матильда не прячется, а я в свою очередь, ее попросту перешагиваю. Мои шаги змея, видно, хорошо знает…
За ручьем начинается забытая людьми гать. Ноги проваливаются в топину по колено, но упираются в гнилые бревна. Добредаю до озера Зныковища. Низкие торфяные берега огорожены двухметровым тростником. Летом здесь собираются кабаны, и я покрикиваю, чтобы они знали о моем приближении и успели скрыться. А то забрел раз прямо в расположение семейства — не знал потом, куда бежать. Куда ни сунусь, всюду из-под ног прыскают полосатые поросята, а угрожающее уханье их мамаши раздается то из крапивы справа, то из камышей слева. Ничего общего с хрюканьем домашней свинки — разъяренный звериный рык! Свинья делала стремительные выпады в мою сторону, и хотя я теоретически прекрасно знал, что эти выпады лишь угроза, практически я предпочел оказаться на ольхе. С безопасной высоты сосчитал поросят: двенадцать было…
За Зныковищем до самого Новенького тянется Конское болото. Редко удается ныне деревьям стать взрослыми, тем более постареть. Вокруг же кордона удивительное обилие старых деревьев. Возле Неруссы есть дубы, которые не обхватишь и втроем. Рассказывают, что лесник, который строил кордон, целое лето прожил в беседке, укрепленной в кроне гигантского дуба, за что до самой смерти носил прозвище Тарзан.
Леса эти не успели вырубить из-за отсутствия дорог. Выходит, что бездорожье — не всегда беда.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ.
ЧЕРНЫЕ ПТИЦЫ ИЗ КРАСНОЙ КНИГИ
Впервые я увидел их лет двенадцать-пятнадцать назад, когда еще школьником на каникулах днями пропадал в лесных и луговых дебрях, окружающих Белую Березку.
Незнакомая птица ходила по краю болота. Над высокой травой в знойном мареве расплывалась и колебалась ее голова на длинной шее. Вот птица взошла на упавшее дерево и стала оглядываться. Удивительно! Очень похожая на гнездившихся рядом с нашим домом белых аистов, но вся черная.
Лишь брюшко белое. А длинный клюв и голенастые ноги — ярко-морковного цвета. «Чин-ни!» — и вдруг раздался мягкий осторожный возглас, и вторая точно такая же птица пролетела над болотным маревом. «Чин-ни!» — негромко ответила моя птица и обе растворились за лесом.
Мне никто не мог ответить, как называется таинственная птица. «Да и вообще, — говорили, — такой не бывает, тебе померещилось». Но в школьной библиотеке нашелся определитель, а в нем на цветной вклейке я сразу узнал ее. Черный аист. После же узналось: птица эта очень редкая, внесена в Красную книгу СССР. Так что, в отличие от своего белого собрата, живет черный аист только в старых глухих лесах, окруженных непроходимыми болотами. На зимовку летает в экваториальную Африку, на третьем году и на всю жизнь — создаются пары. О повадках птицы вследствие ее малочисленности почти ничего не известно.
Теперь все, что ни узнавал я о черных аистах, записывал и складывал в специальную папку. Но получилось так, что материалы в ней накопились не о самих черных аистах, а о черных делах: о деревьях с гнёздами, пущенных в рубку, об убитых птицах и даже супе из черного аиста, сваренным охотником-трубчанином. Когда я сказал ему, что тот аист зимовал в Африке, он дикарски обрадовался: мол, надо же, ел мясо с самого экватора! Удивительно ли, что начиная с 1980 года о недавних встречах с черными аистами никто уже рассказать, не мог.
Не хотелось верить, что они исчезли здесь навсегда.
Поиски начал… зимой. Искал огромные гнезда. На подробной карте лесные кварталы были разбиты на кварталы со сторонами в 200 метров. И пошло однообразное прочесывание этих кварталов. Идешь, смотришь, на сто метров вправо, на сто метров влево. Пропускал лишь болота и мелколесья. И вот после третьей зимы поисков на карте осталось лишь несколько «белых пятен», одно из них — всего в полукилометре от кордона. Место и не низкое, но изрезанное логами, по ним из Конского болота плывет в Неруссу незамерзающая торфяная жижица. Обе попытки забраться туда прошедшей зимой закончились тем, что я бегом возвращался на кордон мокрый по пояс.
В нынешнем мае, едва дождавшись теплой погоды и спада воды, я перебрел водные преграды и оказался в царстве старых дубов, диких уток и комаров. И тут же, в тридцати шагах — о, удача! — увидел черного кормящегося аиста. А вскоре нашел и гнездо. А потом была неделя, наверное, пока самая памятная в жизни. Быть рядом с черными аистами не прискучило бы и месяц, но боясь потревожить их, ограничил себя неделей. Из скрадка, подвешенного к ольхе, на двадцатидвухметровой высоте, я наблюдал за птичьей семьей. До гнезда — восемь шагов, можно было фотографировать без длиннофокусного объектива. В окошечко скрадка видны были даже крошечные перышки, и оказалось, что цвет — не чисто-чёрный, а с зеленоватым отливом. Осторожнейшие птицы не подозревали о столь близком присутствии человека и вели себя, как обычно: кормили троих детей, чистились и даже ссорились. Нет у черного аиста степенности и вельможности, присущих белому, движения его тихи и несмелы.
Различны и повадки. Все знают, что у белого аиста голоса нет, он лишь трещит клювом. Черные же переговариваются негромким звуком «чин-ни», а тревожась, могут визгливо скрипеть. Когда птенцы выпрашивают пищу, они верещат, иногда крякают, но не так надсадно, как утки, а тихо и мягко — в пятнадцати шагах уже не услышишь. Кстати, оперение у птенцов до месячного возраста совершенно белое.
Мне приходилось наблюдать гнездовую жизнь многих птиц. Видел, как канючата съели своего младшего братца, как затаптывали друг друга, борясь за корм, совята, сталкивали с гнезда ослабевшего брата аистята. У птенцов черных аистов было какое-то согласие, так и хочется сказать — культура поведения во время еды. Отрыгнёт взрослая птица лягушку. Сидит троица птенцов над ней, любуется. Никто не бросается захватить первым, а только кивают головами, словно предлагают друг другу. Наконец, самый голодный возьмет осторожно, оглянется — не обидел ли кого — и лишь тогда проглотит. А другие смотрят на него вроде как с умилением: на здоровье братец!
Занимательно наблюдать, как покормивший птенцов взрослый аист подойдет к краю гнезда, собираясь лететь за новой добычей, потопчется перед прыжком, но раздумает и остановится. Весь вид его говорит: одну только минуточку отдохну и полечу. Потом разморит его, ногу подожмет под себя и начинает в дремоте, совсем как человек, «клевать носом». Встрепенется, встанет на обе ноги, распушит на груди черную манишку, удобно уложит на нее клюв, так что он утонет во встопорщенных перьях, и замрет. Вскоре опять нога непроизвольно начинает подтягиваться вверх, клюв сползает с манишки. Дремлет аист, дремлет, дремлет, пока проголодавшиеся аистята не начнут теребить его за ноги. Тогда спохватится: что это, в самом деле, разоспался среди бела дня! И разворачивает бурную деятельность: расправит у детей на голове пёрышки, проверит, крепок ли на краю гнезда сук, склюнет заползшую к птенцам букашку, зачем-то сорвет низко спустившуюся зеленую веточку. Обычно это делается перед самым прилетом напарника, невольно подумаешь, что и у аистов есть показуха.
В начале августа, как и положено, повзрослевшие аистята покинули гнездо, и всю пятерку можно было увидеть парящей над лесом.
Быть или не быть аистам в Брянских лесах?
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ.
…ПОКА ЕСТЬ, ЧТО СПАСАТЬ
Брянский лес не менее известен и ценен для общества, чем Беловежская пуща, Мещера или Усманский бор. Однако эстетическую и экологическую целостность тех мест давно уж охраняют заповедники и национальные парки. В Калининской области три заповедника общей площадью более двухста тысяч гектаров. Брянский же лес стремительно теряет своеобразие. Как это всем знакомо: пришел на заветную полянку, а она рассечена дорогой, любимый бор срублен, вчера еще глухое клюквенное болотце изрезано мелиоративными канавами.Так, наверно, и должно быть, ведь хозяйство в Нечерноземье интенсифицируется. Но нельзя, чтобы совершенно весь Брянский лес превращался в цех добычи торфа, древесины, живицы. Должен же остаться хоть клочок, по которому наши потомки могли бы судить, каков же настоящий лес с таинственными черными аистами, с удивительной сон-травой, с голубыми зимородками по ольховым речушкам, с сумеречными совами и древними реликтовыми глухарями. Лес без дуплистых деревьев, без буреломин, непролазных дебрей и угрюмых болот — это не лес, а кубометры на корню.
Вопрос о необходимости создания особо охраняемой природной территории поднят давно. И в семидесятых годах облисполком признал целесообразность создания заповедника в Трубчевском районе. Специальной комиссии поручалось завершить всю подготовительную работу в первой половине 1977 года, но важное дело на чем-то запнулось.
Заповедники создаются на вечные времена. Поэтому тщательность в выборе и планировании территории необходима. А на это, как ни важно в нынешней ситуации спешить, потребуется время и возможно немалое. В качестве срочной меры можно предложить создать пока микрозаповедник — своеобразную зону спасения для редких видов, занесенных в Красную книгу СССР. Это в силах местных властей. Создать его надо на тех нескольких кварталах леса, прижатых Конским болотом к Неруссе, о которых шла речь в предыдущих «письмах». Это около шестисот гектаров, то есть всего две сотых процента от территории области.
Заповедывание столь крошечного клочка окажется для области в хозяйственном отношении практически неощутимым, тем более, что эти леса все равно отрезаны болотами. Но в экологическом плане эффект будет огромным. Мною встречено здесь более 150 видов птиц, в том числе, такие редкие, как орел-змееяд, сокол-сапсан, черный аист. Из растений, внесенных в Красную книгу СССР, в уникальном количестве произрастает черемша (медвежий лук). Она еще сплошным ковром покрывает площадь в несколько десятков гектаров, но подвергается интенсивному истреблению местным населением. В водоемах распространен плавающий папоротник — сальвиния, тоже записанный в красную книгу СССР. Из редких животных встречаются еноты-полоскуны, выдры, филины, ястребиные совы, осоеды, пустельги, серые журавли, глухари.
Микрозаповедник имел бы хорошие естественные границы: с севера и востока его выделит Нерусса, а с запада и юга мелиоративные каналы, проложенные через Конское болото. Кроме того у него были бы даже буферные зоны: Жеренский заказник (если, конечно, там будет налажена хоть мало-мальская борьба с браконьерством) и хорошо охраняемое охотничье хозяйство «Нерусса». При организации в будущем полномасштабного заповедника островок леса станет сердцевиной, эталонной зоной.
Статус заповедника подразумевает, как известно, полное исключение его из хозяйственной деятельности людей, а также массового туризма. Но Брянский лес, кроме экологической, имеет эстетическую и историческую ценность, с которыми стремятся знакомиться широкие массы. Поэтому в качестве вариантного решения можно предложить создание не заповедника, а национального парка, где наряду с зоной строгого заповедывания, имеется зона для организованного туризма. На перспективность организации национального парка «Брянский лес» обращают внимание авторитетные специалисты заповедного дела в книге «Особо охраняемые природные территории» вышедшей в Москве в 1978 году.
Сейчас, пожалуй, наиболее подходящей для заповедника или национального парка явилась бы местность, прилегающая к Десне и Неруссе к югу от Трубчевска. Здесь сочетаются все типы угодий, присущих Брянщине: различные типы хвойных боров и лиственных лесов, верховые и низинные болота, луговые и луго-болотные урочища, лесные и пойменные озера, тростниковые плавни. Эта местность находится на стыке нескольких климатических и почвенных зон, чем обуславливается ее неповторимое своеобразие.
Заповедник или национальный парк изымет лес из традиционного хозяйственного обращения. Но немалую хозяйственную нагрузку, правда, пока не совсем привычную для экономистов, он будет продолжать нести (водоохрана, очищение воды и воздуха, фитонциды, отдых и улучшение здоровья людей, сохраненный генофонд и т.д.).
Будет время посчитать доходы и расходы в одном случае: если сейчас, не откладывая, приняться за спасение того, что пока есть, что еще можно спасать!
ПИСЬМО ПЯТОЕ.
«КАКОЕ СЛОЖНОЕ ЯВЛЕНЬЕ — ДЕРЕВО»
Недалеко от кордона стоит в здешних лесах старый дуб. Кто не выйдет к нему — поразится. Ствол его приземистый, немыслимой толщины, словно не растение это, а дикий камень от времен ледника. Черные пласты коры изборождены, перекручены бурями и непогодами, бушевавшими на его ветвях. Сколько же поколений людей и зверья прошло под его сенью! Рос дуб в поле, слушал звоны колоколов, но давно уже и щебень от кирпичных монастырских стен рассыпался, почти растворился в земле. Много видел дуб. Видел, как из-за Неруссы налетели чужие всадники. При его жизни люди привезли на Русь картошку, выдумали паровую машину, бензопилу и атомную бомбу. Он застал диких туров, а сейчас по ночам над его притихшими ветвями бесшумно плывут среди звезд спутники.
Вслед за известным поэтом И. Сельвинским хочется повторить: «Какое сложное явленье — дерево».
Когда из монастыря ушли люди, заросли поля осинником. Сначала осины закрыли нижние ответвления светолюбивого старца дуба, и те отсохли, лишенные света. Постепенно осины дотянулись до его головы, а вскоре вознеслись и выше. В большинстве своем осины здоровы лишь снаружи, а изнутри их точит сердцевинная гниль. Сейчас дуб умирает, но и осины, все соки которых пошли на покорение дуба и соревнование друг с другом, рушатся в хороший ветер.
Тут бы вроде о бренности бытия годилось порассуждать, но жизнь, живое не дают. В старых деревьях — уютные жилища животных: дупла, расщелины, гнезда. В каждой осине — два-три дупла, а в дубе — семь!
Самое верхнее и самое большое дупло занимает сова — серая неясыть. В сумерках, вылетая охотиться на мышей, она жутко кричит. Её боится даже песик Юник. Рядом с неясытью, в дупле с трехкопеечную монету, вывели птенцов синички-московки. Их никто не боится, разве что гусеницы: московки приносят их птенцам триста раз в день, да сразу по нескольку штук. Зато, когда все детишки с помятыми от сиденья в тесном дупле короткими хвостиками выбрались на свет, я ахнул: их было четырнадцать. В отверстии от выгнившего сучка поселился удод. Все свободное от разыскивания личинок время он кричит «Худо тут! Худо тут!». Однако в жилище его совсем не худо, над ним даже есть козырек из древесного гриба. Видимо, из-за этого козырька удод постоянно ссорится со скворцами, которым очень бы хотелось жить в этом дупле.
Хитрее всех оказались поползни. Увидев, что их дупло тоже может понравиться скворцам, они обмазали леток глиной так, что сами едва протискивались в него. Когда благополучно выкормленные, их птенцы вылетели из дупла, его сразу же заняли воробьи.
Из дупла летучих мышей все время доносится верещанье, особенно громкое по утрам и вечерам. Иногда они шумят так громко, что из соседнего дупла выскакивает белка. Она тоже не ангел: любит ревизовать чужие квартиры, за что мелкие птицы ее частенько бьют.
Из дупла у самых корней иногда выглядывает мышь-полевка. Жизнь ее коротка и полна страхов. Зимой по следам видно, что в ее каморку постоянно наведывается ласка.
У самой верхушки дуба в старом гнезде ворона вывели птенцов соколы-сапсаны. На соседей они не обращают внимания, но в километре отсюда я видел, как стремительно сбил сапсан зазевавшуюся на лету ворону.
Как-то я составил список зверей, птиц и насекомых, которых приходилось встречать в дуплах. В списке оказалось 50 видов. Есть ли будущее у этих животных? Так поставить вопрос вынуждает то, что число дупел, вследствие вырубки старых лесов, быстро уменьшается. Этим летом, недалеко от Белой Березки, я нашел дупло с крошечными птенцами мухоловки. Заглянув туда через неделю, обнаружил, что птенцы мертвы, а рядом с ними лежат белые яйца другой птицы. Чьи? Вскоре в леток залезла вертишейка. Дупло в корявом дубке было единственным среди огромной молодой сосновой посадки, и вертишейка, прилетевшая позже других птиц, смогла добиться жилья лишь таким способом.
Под топор идут последние старые леса, их заменяют монокультурными массивами, где нет условий для жизни птиц-дуплогнездников. Та же сосна, например, способна к дуплообразованию лишь после ста лет жизни, а до такого возраста ей не дожить. Современное деревообрабатывающее производство не нуждается в старых толстых стволах: на Селецком ДОКе в дело идут даже ветки…
В дуплах живут лишь полезнейшие для сельского и лесного хозяйства животные, поэтому не будет убытка, если при рубках останутся нетронутыми дуплистые деревья. А их-то как раз, особенно при санитарных рубках, убирают в первую очередь.
Лесничествам доводится план изготовления искусственных гнездований, но лесники делают лишь синички и скворечники, да вывешивают эти гнездовья преимущественно в населенных пунктах. К примеру, Погощенское лесничество Суземского района вывесило в поселке Новенькое более сотни однотипных гнездовий. Чрезмерно скучившиеся там скворцы и воробьи только вредят садам и огородам и сами десятками гибнут при обработке приусадебных участков ядохимикатами. А если углубиться в лес хотя бы на полкилометра, то не увидишь ни одного скворечника.
Брянщина известна целым рядом природоохранительных инициатив. Как хорошо было бы, если бы к ним прибавилась еще одна: изготовление дуплянок в заводских условиях, и, причем, не деревянных, которые непрочны и летки их часто раздалбливают дятлы, а из бетона или опилкобетона. Такие дуплянки, что очень важно, практически вечны. Это позволит со временем развесить их оптимальное количество и довести численность дуплогнездников до нормы. Делать такие дуплянки надо нескольких типов и распространять не только через лесничества, но и через общества садоводов, розничную торговлю.
Часто приходится натыкаться на сваленные, но совершенно нетронутые древние дуплистые дубы. Сначала я не знал, что и думать. Но потом заметил, что все дубы лежат на бывших лесоповалах или в тех местах, где прошла санитарная рубка. Шина бензопилы коротка, чтобы раскряжевать такого гиганта одним резом, трелёвочный трактор, если и сможет сдернуть его с места, то все равно далеко не потянет, да и не нужна лесозаготовителям копеечная хозяйственная стоимость таких стволов: дуплистых и в середине трухлявых. Необходимость же подобных деревьев для зверья и птицы лесники и лесорубы не принимают всерьез. А в этих поврежденных великанах есть дупла, куда могут залезть два-три взрослых человека. Мне случалось ночевать в них — не страшен любой ливень, а если завесить отверстие плащом, то даже ранней весной спать тепло.
В лесах вокруг кордона вертишейка не отложила бы яйца на чужих птенцов. Здесь изобилие старых деревьев и всегда можно найти свободное жилище. Кроме того, спелый лес создает условия для высокой численности дятлов — лучших строителей дупел. Повторно своими дуплами дятлы не пользуются, постоянно пополняя тем самым жилой фонд для других птиц. Здесь гнездятся семь видов дятлов, и все они долбят дупла разных размеров и форм, на любой вкус. Малый пестрый дятел, сам величиной с воробья, создает жилье для синиц, мухоловок, поползней, а в дуплах самого большого дятла — черной желны — живут сычи, неясыти, голуби-клинтухи. Не случайно около кордона совы-неясыти выводят птенцов в 300–500 шагах друг от друга. Старые деревья нужны и для другого отряда птиц, количество которых катастрофически сократилось, — дневных хищников. Свои громоздкие гнезда они располагают на толстых ветках в раскидистых кронах, в местах, где редко бывают люди. Численность их гнёзд в нетронутых пойменных дубравах, по меньшей мере, в десять раз превышает среднюю для соседних сильно вырубленных лесов. Да и черный аист вывел своих птенцов именно здесь.
Все рассказанное еще раз подтверждает, что лес у кордона словно специально создан для заповедывания. И взяться хотя бы за создание микрозаповедника — зоны спасения — необходимо как можно скорее: значительная часть здешних дубрав уже заклеймена под рубку, причем недалеко от гнезда черных аистов. Делянка отведена прямо на берегу Неруссы. В рубку назначены самые ценные в водоохранном и почвозащитном отношении деревья. Где смысл? Даже если деревья эти повалят, страна все равно не получит их. Для лесовозной техники нет здесь дорог даже зимой. Можно, конечно, сделать насыпи, мосты, но эта работа не на один год, не будет стоить овчинка выделки.
Тем не менее, лес пытаются здесь рубить. Только в 15-м и 16-м кварталах Погощенского лесничества гниет более тысячи кубометров древесины. Это только та, что заготовлена в последние год-два, и успевшая поэтому попасть под очередное списание. А сколько ее лежит списанной! Валить лес, заранее зная, что он не достанется людям!..
Какова стоимость древнего дуба у Неруссы? Простое арифметическое действие — «умножим количество древесины на ее цену» — тут не годится. Да и древесина у него порядком трухлява. Но есть у этого дерева другая стоимость. О ней-то и надо помнить, решая, быть или не быть здесь заповеднику. Подлинной же цены тому, что можем здесь сохранить, и назвать затруднительно. Есть ли вообще этому цена?
ПИСЬМО ШЕСТОЕ.
ХОТЯ НЕ БУДЕТ СДЕЛАНО ВЫСТРЕЛА
Когда долго наблюдаешь из скрадка за жизнью какой-нибудь птицы или зверя, то невольно становишься свидетелем многих посторонних событий, происходящих рядом.
Так и в этот раз, фотографируя зимородков у их норы, я видел, как шныряла в поисках мышей ласка, как на упавшем в воду дубе «загорал» уж, как однажды на той стороне Неруссы пробежали по песчаной косе, играясь на ходу, две молодые выдры. В бинокль я наблюдал за куликами-зуйками. Они отложили четыре яйца прямо в песчаную ямку и по очереди насиживали их. Между ними даже выходили ссоры за право греть кладку.
Звери и птицы вели себя безмятежно, пока не кончился комариный сезон и на реке не появились туристы. О том, что приближаются люди, я догадывался задолго до того, как слышал голоса и замечал байдарки. Животные узнавали об опасности издалека, их предупреждали тревожные крики ласточек-береговушек, колония которых была за полкилометра выше по реке. Услышав про опасность, бродящая по косе цапля, настораживалась и взлетала, тяжело хлопая крыльями. Зимородок тоже неохотно покидал свою коряжку у норы. Зуёк, насиживающий кладку, вжимался в песчаное своё гнездо. Последним замечал людей уж. Он неловко плюхался с дерева в воду, подплывал к подмытым корням вербняка и забивался в них. Река становилась пустынной. Проплывали байдарки. Иногда можно было услышать, что люди вслух восхищаются красотой природы. Животные успокаивались и возвращались на свои излюбленные места лишь когда голоса стихали за поворотом. Но в июле люди плывут слишком часто…
Однажды две байдарки причалили к косе, и несколько человек вышли на песок. Они радовались всему: и удачному началу отпуска, и прокаленному на солнце песку, и сияющей воде, и целебному запаху луговых трав, и даже парочке куликов, снующих возле самых байдарок и насвистывающих односложный мотив. «Какие птицы доверчивые! — сказала пожилая женщина с кинокамерой в руках. — Ты, Сергей, подойди к ним поближе, а я сниму». Молодой парень в тельняшке, видимо ее сын, присел возле бегающих взад и вперед птиц, поднял в их сторону руку и по-актёрски произнес:
Один лишь кулик
на судьбу негодует
И в дудку растенья
бессмысленно дует.
Эх, знали бы этот декламатор и его спутники, что уже в тот момент, когда их байдарки причалили к косе и перепуганный зуёк взлетел с яиц, готовые вот-вот вылупиться птенцы были обречены на гибель; и свистели их родители вовсе не бессмысленно — это был свист ужаса, горестный крик боли за погибающих детей. Спугнутые зуйки своим беспокойством выдали место кладки серой вороне, которая уже сидела чуть поодаль на вербе и ждала, когда туристы уплывут и можно будет полакомиться яйцами.
Так оно и случилось. Люди отчалили, довольные снятыми кадрами, один из куликов подошел к кладке, но его отогнала ворона, Воровато отбиваясь от прилетевших на помощь зуйкам птиц, она разбила скорлупу и проглотила почти сформировавшихся птенцов.
Долго стояли в каком-то гипнотическом оцепенении над расклеванной скорлупой две неуклюжие длинноногие птицы. Через неделю на другом конце косы у них появилась новая кладка, но уже не с четырьмя, а с двумя яйцами. А в мое отсутствие туристы поставили рядом палатки и раздавили почти незаметные в песке яйца. Представляю, как восхищались эти люди «доверчивыми» птицами, как нравился им односложный посвист. С тех пор зуйки на этой косе не встречаются.
На Неруссе гибнут почти все кладки зуйков. Для размножения им необходимы песчаные пляжи. Но на этих самых пляжах, где меньше комаров и удобнее купаться, загорать, любят останавливаться туристы. В солнечные дни нет ни одного свободного от людей пляжа. Даже если яйца или птенцов зуйков не растопчут люди, все равно они погибнут от серых ворон. Эти хищницы приспособились подолгу сидеть на сухих верхушках деревьев и других возвышениях, наблюдая за людьми, скотом, техникой. Они замечают место, откуда вылетела спугнутая с гнезда птица. Самостоятельно отыскать кладку воронам трудно, ведь птицы у гнёзд осторожны. Вот они и нашли себе помощников, не подозревающих о том.
При появлении так называемого «фактора беспокойства», то есть, при высокой насыщенности угодий людьми, птичье население тает на глазах, хотя не будет сделано ни одного выстрела. Нам хорошо иметь два выходных в неделю, но птицам от них в два раза больше бед. И причем, человек не знает наперед, где наткнется на гнездо чибиса, тетерева или глухаря.
Полностью искоренить «фактор беспокойства», и то на сравнительно небольшой территории, можно лишь одной мерой — созданием заповедника. В нем будут исключены все лесные работы, даже нахождение пешего человека будет считаться ЧП. Птицы, особенно крупные и звери быстро находят подобные безопасные места и, выбирают их для размножения. Полумеры, вроде множества созданных областных заказников, мало дают пользы. В них запрещена только охота, а работы по рубке лесов, подсечке сосен, заготовке ивового корья ведутся в полной мере. Между тем сбор живицы приходится на время гнездования боровой дичи. Все кладки глухаря, тетерева, в местах подсечки погибают. Ивовое корье обдирают в период активного сокодвижения — в мае-июне, когда опять-таки почти все виды животных заняты выведением потомства. При этом вырубаются лучшие для гнездования певчих птиц места — ивовые кусты. А сколько гнёзд гибнет попутно, например, при перевозке корья!
Вот почему, если мы не хотим, чтобы лес, луг, река встречали пришедших полным безмолвием, надо создать заповедник или национальный парк с заповедной зоной, где бы природа продолжала воспроизводство своих удивительных, так радующих человека созданий.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ.
ОХИ, АХИ И ЛЕСНЫЕ СТРАХИ
И чего только не услышишь о змеях в окрестных селах:
— и что гадюки могут через рот залезть в спящего человека и жить внутри;
— и что разъяренные змеи огромными прыжками гоняются за грибниками и метают в них крошечных ядовитых змеят;
— и что ужаленный медянкой человек умрет через столько часов, сколько лет он прожил;
— и что если перебить сливня на две половины, то каждая будет самостоятельно ползать и смертельно кусать;
— и что корову раздует, если она съест на выгоне змеиную шкуру;
— и что если хочешь, чтобы убитая змея не ожила, бить ее надо непременно сырым осиновым колом…
Но все наши местные фантазии просто блекнут перед уверениями Аристотеля, что язык раздвоен на две части единственно с целью доставить лакомкам-змеям двойное удовольствие во время принятие пищи.
Ни один класс животных не окружен таким огромным количеством вымыслов, никому от человека не достается столько ненависти и бед, как пресмыкающимся.
Если же обратиться от вымыслов к научным фактам, то все обстоит проще. В наших лесах обитает три вида змей: гадюка, уж и медянка. Ядовита только гадюка. Однако опасность ее людская молва сильно преувеличивает, хотя, действительно, смертельные случаи, как ни редки, бывают. Одно, несомненно: гадюка всегда старается уступить дорогу или затаиться, остаться незамеченной. Кусает лишь, когда на нее нечаянно наступают или надавливают. Ради любопытства я не раз пробовал придавить кончиком сапога хвост Матильды, живущей у Бобровой запруды, но она удирала, не делая попытки укусить. Две другие гадюки, с которыми я провел подобный эксперимент, тоже не кусали, а лишь раздраженно шипели. Может быть, чувствовали, что сапог — не живое тело? Лишь одна небольшая молодая змейка атаковала сапог.
Гадюк становится все меньше. Главные причины этого — осушение и традиционная ненависть к ним людей. Некоторые любители хвататься за палку при встрече с гадюкой не подозревают об их практической пользе. Они питаются насекомыми, мышами, полевками — вредителями леса и разносчиками инфекционных заболеваний. Те, кто страдает радикулитом, полиартритом, ишиасом, избавляются от болей благодаря лекарствам, приготовленным из змеиных ядов. Ежегодно в стране добывают несколько килограммов сухого змеиного яда, а чтобы получить один килограмм его, надо «подоить» 250 тысяч гадюк! В природе гадюку легко узнать по зигзагам на спине.
Ужи — самые многочисленные наши соседи по кордону. Когда в доме не жили люди, они были его полными хозяевами. Даже сейчас частенько можно увидеть греющегося в лучах солнца на крыльце толстого метрового ужа. Желтые пятна на затылке он носит, словно корону и дорогу в дом уступает неохотно. Когда на кордоне появились люди, ужи и в прямом, и в переносном смысле слова ушли в подполье, временами совершая оттуда дерзкие набеги в спальню и на кухню. Утром сунешь ноги в тапки, а в них нежится уж. Поднесешь огонь растопить печку, а из дверцы вываливается перепуганная «змея». Сначала такое соседство смущало, а сейчас мы почитаем ужей за домашних животных, вроде котов.
Медянка — ближайшая и столь же безобидная родственница ужа. Узнать ее легко по медному отливу цвета кожи и по тому, что при встречах с человеком она себе на беду не удирает, а сворачивается в тугую спираль и прячет голову.
Заговаривания змеиных укусов очень популярны. В Чухраях похваляется умением заговаривать половина пожилых женщин. Они, кстати, почитают специалистом подобного рода и меня, ведь я брал на их глазах сливней и остался жив. Они решили, что я знаю надежный заговор. Секрет популярности заговоров объясняется довольно легко: укусы даже ядовитых гадюк проходят у здорового человека, как правило, без последствий — хоть заговаривай их, хоть не заговаривай. Я знаю случай, когда четырехлетний ребенок принес с огорода змею-медянку. Родители, посчитав, что он ужален, понесли его лечить к бабке-шептунье. Лечение было столь «чудодейственным», что мальчишка даже не почувствовал недомогания.
Стоит рассказать и о «самой страшной змее» наших лесов — сливне, или пятиминутке, названной так потому, что человек якобы умирает через пять минут после укуса. Вот она, на снимке, живое колечко на пальце моей руки. Правильное название ее — веретеница. Это вовсе даже не змея, а безногая ящерица, настолько безобидная, что не только укусить, а ущипнуть не может. Увидев ее, сразу и не определишь, где хвост, а где голова. Как и всякая ящерица, веретеница умеет отбрасывать хвост, когда хищник хватает за него. Отторгнутый хвост некоторое время извивается и бьется, словно живой. Отсюда пошли слухи о раздваивающейся змее.
Низменные угодья вокруг кордона интересны великим множеством пресмыкающихся. Это привлекает сюда на гнездование редчайшую птицу — орла-змееяда. Мест, где в изобилии водятся змеи, становится все меньше, и змееяд является ныне самой редкой хищной птицей. В том, что нынешним летом он гнездился именно здесь, нет сомнения. Много раз я видел орла летящим кормить птенца: из клюва птицы торчал хвост змеи. Пока гнездо змееяда найти не удалось, но в случае удачи это будет лишь второе гнездо, найденное за последние пятьдесят лет в центральных областях европейской части страны. Чтобы, сохранить эту, возможно, единственную в области пару змееядов, надо сохранить змей. Наибольший эффект в решении и этой проблемы даст, конечно, комплексная охрана, которую может обеспечить только заповедник или национальный парк.
Вспоминаются мне возбужденные лица «героев», расправляющихся со змеями. Сколько пыла, сколько храбрости и благородства! Откуда пришло это? С тех времен, когда все змеи считались ядовитыми и лукавыми исчадиями ада, искусителями, виновниками грехопадения Адама и Евы. «Убей змею, и бог сто грехов простит». А ведь нет животного, с которым разделаться легче, чем со змеей. И потому нет «храбрости», имеющей основу более трусливую, чем убийство змей.
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ.
В КРАЮ НЕПУГАНЫХ БРАКОНЬЕРОВ
Нынешней весной в березняке рядом с кордоном я заметил пробегающего волка. Вечером загнал кур в сарай, хотя обычно они ночуют на заборе, и решил поставить в конюшню коня. Но конь Уаз имел о волчьей опасности свое мнение и сбежал пастись в лес. Поймать его я не сумел и отправился спать.
Сон не приходил, сколько я ни считал до ста и обратно. Все думалось, что волки уже ужинают глупым Уазом, а он скотина казенная, подотчетная. Часа в два ночи я взял краюху хлеба, уздечку и отправится на поиски. Луны не было. Звезды заволокло плотным слоем облаков. Я шел по тропинке, прислушивался, иногда звал. Наконец услышал, как потрескивают ветки: Уаз шел навстречу. Не доходя метров десять, он остановился, тяжело, по-человечьи, вздохнул. Я расправил уздечку, чтобы можно было без задержки накинуть ее и, протягивая хлеб, стал подходить к коню. Когда уже отчетливо было слышно его дыхание, и я хотел схватить за гриву, Уаз развернулся и пошагал в чащу. Я, было, сунулся за ним, но ветки неожиданно тыкались в лицо, жестко скользили по шее. Пришлось вернуться на тропинку. Зло на «травяной мешок» было так велико, что, вернувшись, домой, я спокойно заснул.
Наутро по следам я увидел, что чуть было, не накинул уздечку на… лося. Он далеко не ушел, стоял в том же загущенном осиннике. Но встреча не порадовала: передняя нога зверя чуть повыше копыта была раздроблена пулей, из воспаленной раны виднелись кости. Животное было обречено на гибель. Так, бывая в лесу практически ежедневно, я повстречал единственного за последние три года лося. А ведь не так давно было время, когда редко какой выход в лес обходился без встречи с лосями.
Передо мной фотография: пять лосей на краю болота. На оборотной стороне написано: «Квартал № 82 Жеренского лесничества Трубчевского района. Снято 10 февраля 1978 г.». Хорошо помню тот день. Была пасмурная погода, ветер со снегом и дождем. Долго колебался, брать ли с собой фотоаппараты. И хорошо, что взял. Кроме лосей повезло снять стадо кабанов, несколько косуль, тетеревов на березах.
Прошло пять лет. Недавно сходил в тот же 82-й квартал. Стояла такая же пасмурная погода. То же болотце. Те же березы. Но мертва целина снега. Нет звериных и птичьих следов. Зато на территории Жеренского заказника, где охота запрещена круглый год, повстречал семь человек с ружьями.
Кордон стоит на границе высокоинтенсивного охотхозяйства «Нерусса» и Жеренского заказника. И вот горький парадокс. В охотхозяйстве выстрелы можно услышать только в охотничий сезон, да и то они нечастые. В заказнике редко, какой день обходится без ружейной пальбы, часто можно услышать собачий гон, в выходные дни по лесным стежкам шныряют «уазики» с заляпанными грязью номерами. Правда, после нашумевшей статьи в «Советской России» браконьеров на колесах стало поменьше, но гораздо чаще слышны выстрелы из «страны непуганых браконьеров» — поймы Неруссы, прилегающей к деревням Чухраи и Старая Непорень.
Каким же людям доверена охрана живности, от кого зависит безопасность черных аистов? Два ближайших к кордону егеря живут в деревнях Смелиж и Старая Непорень. Но одного из них я еще ни разу не видел хотя бы немного похожим на трезвого, а другого ни разу вообще не видел, хотя в его угодьях только в этом году побывал не менее ста раз.
Вот уже пять лет, как я постоянно ношу в лесу рюкзак с фоторужьем. Из рюкзака торчит часть приклада фоторужья, по внешнему виду не отличающаяся от настоящего, ружейного. За это время никто, ни в какой запретный срок не поинтересовался, почему я ношу с собой «ружье», хотя встречался с сотнями охотников и неохотников. Получается, что пять лет я мог безнаказанно носить настоящее ружье, браконьерничать, и некому меня было бы остановить.
Слабость охотничьего надзора привлекает в глухие кварталы на юге Суземского и Трубчевского районов браконьеров и из соседней Сумской области. Приезжают они на тракторах и грузовиках большими группами. Технология убийства копытных у них предельно отлажена. Со стороны села Ямное Суземского района частенько проходит в Жеренский заказник немалая артель. Когда я поинтересовался в Суземском райохотобществе, сколько человек в Ямном имеют действительные охотничьи документы, то таковых оказался… один. А охотятся десятка два. Такое стало столь привычным, что даже невинное замечание вызывает поток угроз.
Мне приходилось разговаривать с десятками трубчевских, белоберезковских, суземских охотников, но никто из них не знал ни единого вида животных, внесенных в Красную книгу СССР. А таких животных на территории области 19 видов. Частенько при встрече с незнакомым животным стрелок удовлетворяет своё любопытство посредством выстрела.
На месте, где простоял на тяге вальдшнепов один новеньковский охотник, остались лежать мертвые болотная сова и редкая летучая мышь, внесенная в Красную книгу СССР, − гигантская вечерница. После этого охотник утверждал, что спутал их с вальдшнепом.
Пожалуй, самая полезная птица наших угодий — болотная сова. Величиной она чуть побольше голубя, а за сутки ухитряется съесть до двенадцати полевок. На свою беду эта сова любопытна и доверчива, нередко подлегает к стоящему на зорьке охотнику. Сколько приходилось находить убитыми этих птиц! Иные стрелки доказывали мне, что это не сова, а лунь, и потому подлежит уничтожению. А хоть бы и лунь? В «Правилах охоты на территории Брянской области» прямо говорится что «запрещается охота на дневных хищных птиц, сов…», и определяется размер штрафа.
Одни путают летучих мышей с вальдшнепами, другие стреляют на слишком большом расстоянии и лишь плодят бесполезно потом погибающих подранков, третьи неправильно снаряжают патроны и тоже, прежде чем добудут две положенные по норме утки, подранят добрый десяток. Охотники из Брянска, приезжающие на открытие охоты в Трубчевский район, привозят с собой по 80–100 патронов и полностью расстреливают их, добыв лишь положенные две утки. Дорого обходится природе подобный отдых!..
Болезнь браконьерства столь запущенна, что для лечения ее остаются лишь «хирургические» методы. Нужное решение принял Суземский райисполком: временно закрыть охоту в районе, одновременно делая все необходимое для восстановления численности дичи. Такое решение было принято не огульно, а на основании опыта природоохранительной работы в районе. Там заметили, что на территории воспроизводственного участка, где охота запрещена круглый год и налажена хорошая охрана, численность дичи гораздо выше, чем в соседних угодьях. Браконьеры, любящие пострелять под общий шумок, обходят эти тихие места. Обещающий эксперимент было решено расширить до масштабов всего района. Заместитель председателя райисполкома, председатель местного Общества охраны природы А.Н. Любезный, аргументируя эту меру, отметил, что в районе неблагоприятное воздействие на природу идет в основном по трем каналам: сельское хозяйство, лесное хозяйство и охота, в большинстве случаев незаконная.
В сложившейся кризисной ситуации надо принимать самые эффективные меры. Сельское и лесное хозяйство обществу жизненно необходимы. Вредное воздействие их на природу можно свести к минимуму лишь постепенно, совершенствуя технологию, и работа эта ведется. Любительская же охота не важна людям жизненно. Однако инициатива райисполкома встретила яростный отпор областного охотничьего руководства и не была претворена в жизнь. Но активисты Общества охраны природы полны решимости довести дело до конца.
В нашей стране действует самое всеобъемлющее и передовое природоохранительное законодательство. Строго можно спросить с его нарушителей. Поэтому вдвойне обидно, что надолго, очень надолго затянулось здесь измывательство над природой, над государственными законами.
Впервые опубликовано в газете «Брянский рабочий», октябрь-декабрь 1983 г.
Игорь Шпиленок